Тед Бартон встретился во время финала Гран-при с Этери Тутберидзе. В нём известный тренер впервые за долгое время предстал не как жёсткий и непреклонный тренер, а как чувственный и вдумчивый человек, который может посмотреть романтическую комедию, быть в чём-то неуверенным, переволноваться, когда выступает дочь. В конце разговора Бартон признался, что побаивался Этери, но больше уже нет.
– Этери, раньше юниоры никогда не делали четверные прыжки. Не уверен, что кто-то об этом даже задумывался. Был ли у вас какой-то момент, когда вы поняли: «Кажется, нашим девочкам это по силам».
– Думаю, во время тренировок. По юниорам девочки обычно лучше мальчиков. У них лучше прыжки, больше силы. Если юниорки прыгают лучше юниоров, почему мы тренируем четверные у парней, а у девушек – нет? Стоит ли нам дальше идти этой дорогой? Мне кажется, что у девочек лучше получается.
– Соглашусь с вами. Когда вы начали тренировать у девушек четверные, не беспокоились ли из-за травм? Наблюдая за вашими юниорками, я ни у кого не замечал их. Значит, вы в чём-то добились превосходства.
– Я всё ещё волнуюсь из-за этого. При каждом прыжке я беспокоюсь, не приведёт ли это к травме. На соревнованиях в том числе. К сожалению, у нас тоже бывают травмы.
– Ограничиваете ли вы число...
– Прыжков? Да. Когда я понимаю, что у них устали ноги и не осталось сил, я говорю: «Всё, достаточно».
– И им хочется продолжать?
– Иногда. Мы расстраиваемся, если приходится заканчивать не на хорошей ноте.
– Давайте перейдём к программам. У вас получается развить в этих юных девушках собственный стиль, подбирать музыку, которая вызывает у них эмоции. Как у вас это получается?
– Наверно, это лучшая часть работы тренера. Я пытаюсь отнестись к каждому по-особенному. Как они выглядят? Как они чувствуют музыку? Как они двигаются? Для меня подобрать программу – это как нарисовать картину, написать книгу, рассказать историю.
Давайте представим, что вы в музее. Смотрите на картину. И думаете: «Что если эта Джульетта выйдет из картины, начнёт двигаться, а потом вернётся на своё место?» Вот что я пытаюсь воссоздать. Иногда слушаешь музыку, и она вызывает у тебя определённые мысли. Вот какую реакцию я хочу вызывать у аудитории. Чтобы они стали частью программы.
– Вы сами работаете над хореографией или это коллективная работа?
– Вместе с Даней (Даниилом Глейхенгаузом – прим.). Иногда я нахожу сюжет, а он подбирает музыку. Иногда наоборот. Мы работаем сообща.
– У каждой из ваших спортсменок разные характеры, значит, нужно ко всем подобрать разную музыку.
– Да, это мы и пытаемся сделать.
– Наверно, у каждого есть фигуриста есть переключатель. Они слышат [музыку] и сразу чувствуют её. Различается ли стиль музыки, которую вы подбираете под того или иного спортсмена?
– Да, мы обсуждаем музыку, программу, историю. Мы хотим сделать, давайте представим, ангела, который упал на землю, пожил здесь и вернулся обратно. Это я про Алёну Косторную. Я представляю её ангелом.
– Я часто использую слово «ангельский», когда говорю про неё.
– Именно! Я хочу, чтобы она понимала наш сюжет, что вообще происходит.
– Вы проделали отличную работу с этими фигуристками, но рано или поздно они вырастут. Понимаете ли вы, как помочь им пройти этот процесс взросления – возможно, самый сложный?
– Мы не знаем, что будет завтра. Это будет поэтапная работа. День за днём. Что я должна сделать сегодня, чтобы ни о чём не сожалеть завтра? Вот и всё.
– Вы тренер и в то же время мама...
– А по-другому никак. Они проводят с нами столько времени. Они приходят на каток в десять утра и уходят в десять вечера. Мы приходим домой и сразу ложимся спать. Просыпаемся – снова с нами. Так что...
– Вы направляете их не только на льду, но и по жизни.
– Пытаюсь.
– Ваша дочь (Диана Дэвис, ритм-танец) тоже катается, и она принимала участие в юниорском Гран-при. Что вы чувствовали, когда наблюдали за её выступлением?
– Я не смотрела.
– Как так? Я даже задумывался, когда вёл трансляцию, не смотрите ли вы. – Я как-то пыталась, но не смогла. Это было во время Олимпиады. На следующий день должна была быть произвольная программа. Я наблюдала за выступлением и так волновалась, что сказала себе: «Послушай, тебе нужно думать о завтрашнем дне». Так что я перестала. Теперь мне достаточно взглянуть на итоговой протокол.
– Можете сравнить эмоции, которые вы испытываете, когда наблюдаете за своей дочерью и когда наблюдаете за своими подопечными?
– Скажу, что всё одинаково. Я всегда замечаю ошибки, что можно было сделать лучше. Иногда доходит до ссор. Я говорю дочери: «Вот здесь ты могла бы сделать по-другому» А она мне: «Стой. Ты моя мама. У меня есть тренер».
– И вам приходится молчать.
– Я отвечаю: «Ну я же тренер!» А она говорит: «Не мой тренер».
– Какие советы вы можете дать родителям? Что они должны сделать, чтобы вы могли помочь их детям?
– Это как дома. Если ты несогласен со мной, не показывай это в присутствии ребёнка. Мы можем всё обсудить позже, без него. То же самое у нас. Не показывай своего несогласия с тренером перед ребёнком. Ведь он (ребёнок) всегда пойдёт по более лёгкому пути. Это нормально. Я бы так же делала.
– Хотел бы спросить о вашем штабе. Как вам удалось собрать эту команду и как у вас распределены обязанности?
– Мы ничего не разделяем между собой. За исключением, наверно, Сергея Дудакова. Он не работает над программами и не ищет музыку. Но на льду мы все выполняем одну и ту же работу.
– В этом году вас не было на этапах юниорского Гран-при. Вы были дома и работали...
– С Алиной (Загитовой) и другими фигуристами.
– Но у вас на подходе очень сильные фигуристки, разве не так?
– Хотелось бы в это верить.
– Да, вы не любите много говорить. Когда вы сами были фигуристкой, был ли у вас любимый тренер? У которого вы что-то позаимствовали, на кого ориентировались?
– Нет. Просто разные тренеры в разное время. Я могла посмотреть на кого-то и по-хорошему позавидовать. «Боже, как много хороших фигуристов она воспитала, вот бы и мне стать такой в один день. Пожалуйста!»
– Думаю, этот день уже настал. Был ли у вас любимый фигурист?
– Мне нравился Бойтано (Брайан – друкратный чемпион мира, победитель Олимпиады-1988). У него был полный набор. Он красив, хорошее катание, подводки, прыжки. И у него всегда был сюжет. Даже тогда! Я помню его показательное выступление, где он вроде бы был в образе птицы. Это прекрасно.
– Что вам больше всего нравится в тренерской работе?
– Результаты.
– Вы любите соревноваться?
– Да.
– Хотя это глупый вопрос. Идём дальше. Ваша любимая еда?
– Острая. Мексиканская. Ещё нравится суши.
– Любимый фильм?
– Что-нибудь романтичное, где можно поплакать, о чём-нибудь подумать.
– Вы эмоциональный человек?
– Да.
– Удерживаете ли вы это внутри себя?
– Иногда это выбивается наружу. Но только иногда.
– Любимое занятие, если не считать фигурное катание?
– Мне нравится сажать цветы, деревья. И в этом ты тоже можешь увидеть результат! Саженец растёт, становится красивым, ему нужна забота.
– Возможно, в этом причина вашего успеха. Вы так же помогаете этим юным леди развиваться.
– Ты берёшь семя, сажаешь и ждёшь, пока он разрастётся. В этом есть что-то похожее с тренерством.
– Главный момент в вашей карьере?
– Я ведь должна сказать про Олимпиаду, верно?
– Необязательно. Скажите как есть.
– Не знаю. Может, он ещё придёт. Давайте объясню. Олимпиада – это тяжёлое время для меня, потому что... (Пытается сдержать слёзы.) Моя мама умирала, и она была далеко от меня. Это было не самое лучшее время в моей жизни.
– Трудно было радоваться.
– Да.
– Извините. Вы проделали отличную работу. У вас превосходные результаты сейчас, и такими они будут и в дальнейшем.
– Мы не знаем наверняка. Хотелось бы верить в это.
– Я понимаю, к чему вы. Но это лично моё мнение.
– Мы будем продолжать работать в том же духе, и надеемся, что у наши фигуристы будут здоровы и смогут выполнять наши требования.
– Спасибо вам за вашу работу. И спасибо за то, что нашли время. Если честно, я вас боялся.
– Я и сама себя боюсь.
– Я так рад узнать, что внутри вас сидит столько эмоций и столько преданности делу.
– Спасибо вам.
что вы были вынуждены прочесть. 
