Тогда – в самом конце 60-х - у меня в группе уже на очень хорошем уровне выступали Куренбин, Овчинников. Володя Куренбин – Цыпа - был совершенно уникальным спортсменом в плане обязательных фигур. По своему уровню он даже превосходил Сергея Волкова. Правда его постоянно засуживали. Во-первых, Куренбин был ленинградцем. Во-вторых, был «невидным» – рыжим, маленьким, угловатым… Такой «крабик». Все это, естественно, шло в минус оценкам.
Я воспринимал это, как данность, но однажды все-таки вышел из себя. Было это в 1969-м. Куренбин тогда выиграл Универсиаду в Ленинграде, стал вторым на первенстве страны, но в сборную его не взяли.
Помню, когда ситуацию стали обсуждать в федерации, в мой адрес тогда начал весьма нелицеприятно высказываться один из руководителей. Я и сказал ему при всех, что он – не только дурак, но и негодяй. Он мне долго простить не мог, что я при всех его дураком и негодяем назвал.
***
Например, в конце 80-х, не помню точно, в каком именно году, у меня был шанс протолкнуть в сборную своих учеников – Рашида Кадыркаева и Лену Квитченко. Я пошел тогда к заместителю председателя спорткомитета СССР Виталию Смирнову, сообщил, что ребята выполнили все условия отбора, но их не включают в команду. Он спросил, сколько моим спортсменам лет. Я удивился:
- Разве в этом случае возраст имеет значение?
Смирнов ответил:
- Да, имеет.
"Цыпа".))
- Вы знаете о том, что были единственным учеником Москвина, за которого он ходил просить к вышестоящему начальству? – спросила я Куренбина.
- Знаю, - ответил он. – Знаю и то, что Игорь Борисович даже плакал на том тренерском совете, где в 1969-м решалась моя судьба. Когда меня так и не включили в списки сборной, он заплакал, встал и ушел.
....
А это очень познавательно о "методах" работы Писеева.
Еще на том юбилее какие-то красивые слова говорил президент федерации фигурного катания Валентин Писеев. И мне почему-то очень захотелось подойти к нему прямо на сцене и напомнить, как[i] в 1989-м он вообще отстранил Москвина от работы – в 60 лет. Потому что формально это был пенсионный возраст.
- В Игоре Борисовиче было сильно развито чувство справедливости?
- Очень. Я хорошо помню, как в 1966 году занял второе место после Ондрея Непелы на турнире Nouvelle de Moscou – были такие международные соревнования в те времена, причем считались очень престижными. На российском уровне я в том году вообще все соревнования выигрывал. Причем очень убедительно.
До того, как выступить на тех соревнованиях, мы планировали поучаствовать в турнире «Пражские коньки». Помню, уже перед самым вылетом мы стоим с Лешей Мишиным, разговариваем, потом я наклоняюсь, чтобы взять сумку с коньками и костюмами, а сумки нет. Украли. А на следующий день лететь.
Я потом очень часто думал: кто мог взять мои коньки? Как ни крути, получается, что кто-то из своих. На чужого человека обратили бы внимание непременно.
Версию о том, что у меня украли вещи, чтобы их перепродать, я отмел сразу: продать кому то другому в те времена коньки и костюмы было совершенно невозможно. Нашли бы без проблем. Видимо, кому-то было очень выгодно, чтобы я не смог кататься.
Меня все равно привезли тогда в Прагу, и я за день раздобыл себе новые английские коньки – в этом отношении всегда был очень пронырливый. Но в соревнованиях я не выступал. Писеев, который тогда, если не ошибаюсь, только-только стал ответственным секретарем федерации фигурного катания, сказал: мол, не нужно Куренбину в таком состоянии кататься, пусть Сергей Четверухин вместо него выступит.
Серега выступил, но никакой угрозы для себя я в этом не видел. Знал, что катаюсь намного сильнее.
А вот на турнире Nouvelle de Moscou произошло следующее: все судьи ставят меня на второе место – после Непелы, а у нашего арбитра я вдруг оказываюсь пятым. Вот тогда Москвин в первый раз не выдержал: не видя того, что я стою неподалеку, он подошел к арбитру, который помимо всего прочего был председателем судейской коллегии, и говорит ему: «Серега, до сегодняшнего дня я считал, что ты просто дурак. А сейчас вижу, что ошибался. Ты - подлец».
Вот и все. В январе 1967 года перед чемпионатом Европы в Любляне всем нам предстояло выступить в отборочных соревнованиях в Воскресенске. Претендентов в одиночном катании на одно-единственное место в сборной было трое: я, Валерий Мешков, который к тому времени уже успел поучаствовать в пяти чемпионатах Европы и четырех чемпионатах мира, и третьим номером считался Сережа Волков. Мы и готовились втроем – Четверухина даже на сборы не вызывали.
Перед произвольной программой Мешков ухал в Москву – у него поднялась температура. То есть, я был просто обязан выигрывать те соревнования. И тут начался форменный цирк. По существовавшим тогда правилам тот, кто катался первым в сильнейшей разминке, мог разминаться в предыдущей группе. Что я, собственно, и решил сделать. Когда вышел на лед и начал заходить на первый прыжок, Писеев вдруг взял микрофон и говорит: «Куренбин, покиньте лед. Вы катаетесь в следующей группе». Естественно, я остановился, поскольку настрой на прыжок был сбит, снова начал заход, и Писеев снова: «Куренбин, покиньте лед...».
Так продолжалось до конца разминки, на которой я так и не прыгнул ни одного прыжка – только эмоции растратил. Вышел на разминку уже в своей группе и снова слышу из динамиков голос Писеева: «Куренбин, немедленно покиньте лед, вы уже катались на предыдущей разминке».
Я всегда был необыкновенно спокойным на соревнованиях. Однажды во время обязательных фигур даже заснул и пропустил свой выход. А ведь многих фигуристов перед «школой» трясло так, что некоторые по три ночи накануне не спали. Но тогда Писеев меня капитально вывел из себя. Я вышел на лед заведенным, два раза упал, чего со мной до этого не случалось ни разу в жизни, и проиграл Четверухину одним судейским голосом. Вот так он поехал в Любляну. Выступил там не бог весть как, занял пятое место, а когда вернулся, его уже начали на всех «внутренних» соревнованиях безоговорочно ставить выше меня, как бы мы ни катались. В том числе и в обязательных фигурах.[/i]
Правда, Лиза уже этого не дождется.
